Сергей Алексеев - Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана]
Под утро прискакал боярин – сам конный, подводная лошадь с седлом персидским, для княжон. У коновязи спешился, к воротам подошел. Повсюду, насколько глаз хватал, лежали нищие, кто на сырой земле, кто на подстилке – весь Разгуляй сопел и трясся в лихоманке. И лишь верижник, стоя у ворот, крест над главой держал.
– Изыди, сатана! Вон, вон! Не то убогих подниму!
Князь встал пред ним и усмехнулся.
– Ты жив еще?
Тот будто бы признал, крест опустил и вдруг беззубо шамкнул:
– Покуда жив…
– А что невесел?
– Да скоро смерть моя… Все ходит, ходит за спиной. И эдак, эдак, – под коленки…
– Скажи мне, обреченный… Скорбящая вдова, боярыня… что с ней? Жива ль, здорова?
– Э-э, нет, ступай отседова, ступай! – и князя оттолкнул. – Не велено пущать! Ишь, что ему! Жива ль здорова! Что за нужда?
– Да погоди, верижник… Не велено? Но кем? Ужели снова Аввакум?..
– Поди, поди! Ты сатана! Ведь я признал тебя, треклятый!
Князь осенил себя крестом.
– Позри, я православный!
– А ты прикинешься – недорого возьмешь! Сгинь, сгинь, нечистый!
– Довольно, не юродствуй! – боярин за вериги взял и над землей приподнял. – Кто не пускать велел?
– В сей час же отпусти! – и словно уж, скрутился. – Эй, братия, вставай! Разбойник се и вор! Боярыню пришел пограбить! Ратуй, народ честной!
И в тот же миг весь Разгуляй содрогнулся, зашевелился, и сотни рук, чудовищу подобно, сплелись и потянулись к горлу. Князь ужаснулся весело.
– Сколь мерзости вокруг! – верижника поставил и кнут достал. – Ужо я проучу!
Пожалуй, четверть часа свистела плеть, но под нею всякий раз оказывалось пусто! Толпа убогих, слившись в едину плоть, смолою черною текла и извивалась, и тот час расступалась – плетеный кнут сек землю! И был лишь смех в ответ, оскал беззубый да ругань лютая!
– Должно, устал! – над ухом хохотнул верижник. – Народ сей – обух! Что против плеть? Убогие сказали – не пускать, и ведь не пустят!
– Твоя взяла! – боярин кнут заткнул. – Ты будто голова средь них, – к тебе и обращаюсь. Пусти! Одним бы токмо оком глянуть! Молю тебя! Ты не всегда верижник был, а был когда-то молод и ведал страсть любви. Коль ведал, то пусти! Смерть ходит за тобой, но и за мною тоже. Ежечасно я чувствую, как дышит мне в затылок… Увидеть надобно боярыню!.. А после умереть. Услышь меня, старик! Мне завтра должно к царю идти, со словом… Один лишь день в запасе!!
Верижник сделал знак и усмирил толпу.
– Пустить тебя?.. А что ты дашь? Ведь даром-то и чирей не садится… Сам Бог велел чертям и бесам не спускать.
– Я православный суть! Се крест тебе! – и распустив рубаху, нательник показал.
– Теперь я верю, – рукою потянулся. – Да что там, на гайтане?
– Вещица заказная, суть, оберег от смерти.
– Пожертвуй мне! Тогда впущу.
– Да полно, дед! На что тебе?.. Вот перстень с изумрудом. На-ка, возьми!
– Не-ет, перстень мне не нужен. Грош цена. Дай мне вещицу! Дай ладанку свою! Ей-ей, впущу. А то убогих кликну! Эй!..
– Постой, старик!.. Она мне жизнь хранила… Разбита пулями не раз…
Верижник засмеялся, затряс цепями, и будто эхом заблажила смола людская.
– Ты умереть хотел, единый раз взглянув? Взгляни и умирай! Ты князь, и твое слово твердо! Или сбрехал?
– Добро, возьми, – снял с выи обережный знак. – Она мне ни к чему.
Заполучив вещицу, старик нырнул в толпу и растворился в ней. И лишь от смеха, будто бы от камня, пошли круги…
– Ворота? – князь заметался, – Ворота отопри! Ведь был же уговор! Кто мне откроет?! Иль в сей час сломаю!
Текучая смола взбурлила, выбрасывая дым и брызги, вскипела адским хохотом:
– А здесь не заперто! Ха-ха-ха! Здесь всегда открыто!!
Дубовые ворота распахнулись, и он вбежал во двор, оттуда – в терем. Служанки сонные по сторонам и к стенкам.
– Свят-свят…
Встал перед опочивальней, собрался с духом и двери распахнул. Скорбящая молилась и, вздрогнув, замерла.
– Кто смел войти ко мне? Кто заявился? Я всех прогнать велела!
Князь у двери стоял и молча любовался. Она вздохнула и к образам.
– В молитвах пред Тобою и в веригах, я, суть, избавилась от искуса. Но образ князя, подобно Князю Тьмы, является ко мне в который раз. И будто предо мной стоит… Избавь же от видений, Господи!.. Иль князя нет в живых, коль дух его являться стал? Ужели схоронили не отпетого?.. О, Боже Правый! Покарай меня! Но ладу моего спаси! Коль жив еще…
– Я жив. Молитвами твоими…
– О, вот и голос слышу…
– Оборотись, позри…
Боярыня позрела – рукою заслонилась.
– Нет, сгинь! Исчезни, прелестный образ! Нет!
Князь опустился на колени – лицом к лицу, длань ее в руки взял.
– Жив я и явен пред тобою, государыня… Ты чувствуешь тепло?
– Рука живая, – длань отняла и отстранилась. – Но сам похож на сон. Зачем же ты явился?
– Чтоб взять тебя!
– Егда ты в первый раз пропал, я прождала лет целых шесть и боле. И ждать устала!.. А во второй, егда духовник отказал… Так отреклась! И даже не молилась – меды пила, плясала. Ты посулил вернуться к Петрову дню, а ныне уж Успенье! Не месяц минул – два. Мне мыслилось, навеки отреклась… Ты же явился в третий раз!
– Но ты звала меня в молитвах! Я всюду слышал глас.
– Я не звала тебя!.. И коль случалось, то в безумстве. Иль дьявол искушал.
– Но в зове слышалась любовь! С каких же пор сия Христова добродетель отнята у Спасителя и тьме принадлежит? Я государев муж – не богомолец. Но и своей душой незрячей изведал – всякая любовь есть благо суть и блажь Господня.
Скорбящая склонилась перед ним.
– Твои слова пьяней и слаще меда… Они дают мне силы… Но ты опять исчезнешь! Мне ж снова ждать, томиться!..
– На сей раз не придется ждать.
– Как мне поверить, князь?
– До завтрашней зари мы будем вместе, а утром к государю. На час иль менее того… И уж не будет расставаний.
– Ты зван был государем? – она насторожилась.
– Да нет, иду незваным.
– А по какой нужде?
– Челом ударить, служба надоела!
– Что-то тревожно мне, – Скорбящая вздохнула. – Давно я в сенях не бывала, не ведаю, что при дворе, что думает Тишайший… Однако же намедни духовник приходил, невиданное дело – плакал! Царь цепи с него снял и отпустил! Неладно се, я государя знаю…
– Ну, полно, не тревожься. Ведь я царю не враг. Иное дело, заблужденье суть…
– Ох, как поверить мне…
Он обнял согбенные плечи и ощутил сквозь ткань сорочки суровые узлы – вериги! Их обнажил и приложился.
– Ежели ты, свет мой, голубица, во власянице помнила меня, знать, воля в том не наша…
Боярыня озябла.
– Мне страшно!.. И печально отчего-то! Чем ближе ты, тем ближе слезы и хочется молиться!
– Покуда я с тобою, лебедица, забудь о страхе и печали. Лия в молитвах слезы, ты слепнешь. Но одной твоей слезы довольно, чтобы искупить грех человечества… Позволь, сниму вериги?
– Не искушай меня…
– Мне ведомо, кто тот злодей, забивший во власяницу. Замыслив мучить плоть, он мучил душу!
Скорбящая прижалась к князю, взмолилась страстно:
– Мне страшно снять вериги! Возможно ль в мире сем жить без вериг?! – и в тот же час отпрянула, вскочила. – Но что со мной? Вериг не ощущаю! Их будто нет на мне!.. Где власяница, что жгла меня и днем и ночью? Да вот же, вот она! Почто же боли нет и нет огня, испепеляющего тело и страсть мою?! Неужто ты, светлейший, к веригам приложившись, избавил от страданий?
– Нет, государыня, – Скорбящую он поднял на руках. – Се власть любви. Токмо она сильнее всякой власти.
И закружил ее. Смешалось все в очах: иконы, свечи и ясная заря. Блестящий круг, сиянию подобный, восстал над головами.
– Ах, отпусти меня! – ликуя и смеясь, она взмолилась. – Не вечно же кружить и птицам в поднебесье! Сколь ни летай, придет пора на землю опуститься, ибо и птицы на земле живут.
– Да и венчают на земле, хотя все браки на небесах творятся, – князь на ноги ее поставил. – Нас кони ждут у коновязи. Так поспешим к венцу!
– Ты ж помнишь, по старому обряду!..
– Есть храм, где обвенчают нас!
– И чтобы поп…
– За благочестье древлее в огонь пойдет!
– Ну что же, с Богом! В добрый путь!
Как они мчались!
Персть отряхнув земную, поднялись кони ввысь и понесли боярыню и князя. Им чудилось, как за спиною отрастают крылья, и они уже летят по небосклону, подобно птицам, обгоняя стаи лебедей. И оттуда, сверху, открылся зрак: земля преобразилась! Вдруг скрасились осенние седины, куда ни глянь – повсюду зелен цвет и травы расцветают. Умытая весенняя земля им улыбалась! И люди кланялись, и маковки церквей! И ни огня, ни дыма и никаких страстей!
В сей дороге чудной, Феодосья со светлейшим князем достали поднебесья. И души их, оставив тяжесть тел, соединились!
И было откровение. Там тверди нет. Там тверди нет! Там свет и воздух сплетаются в сияющие космы, а из косм тех дорога соткана над всей землей. Нехожена, неезжена дорожка. Лишь птичьи перышки да божий следочки…
